Ведь из каких болот взлетают гении
В какие бесконечные миры!

Вместо предисловия. Несколько возражений Дмитрию Быкову

В своей талантливой лекции о «Герое нашего времени» Дмитрий Быков высказал некоторые мысли, с которыми я не согласен.

Так, в лермонтовских стихотворениях, разных и зачастую противоположных по настроению и смыслу, он видит многоразличие литературных масок. И явно ошибается! О подлинности переживаний убедительно свидетельствуют самоё стихи Лермонтова, глубина их и сила выразительности. (Разумеется, нет речи о его подростковых, незрелых опусах.).

По мнению Быкова, «Тамань» представляет собой тройственный автопортрет Михаила Юрьевича. Это открытие, увы, ни на чём не основано. Отдельные черты характера, запечатлённые автором в его персонажах, отнюдь не воссоздают его целостного автопортрета.

Весьма сомнительно утверждение о близости Лермонтова к исламу с его фатализмом, что якобы неотделимо от любви поэта к Кавказу.

Насколько я понимаю, ислам требует от своих адептов мировоззренческого единомыслия, единодушия и безоговорочного послушания. Как это чуждо независимой и вольнолюбивой натуре поэта!

Что же касается фатализма, то его достаточно и в православии: «таков Божий промысел», «на всё воля Божья». Безрелигиозное высказывание «Чему быть – тому не миновать» не менее фаталистично.

А уж любовь Лермонтова к горам Кавказа и вовсе не означает его склонности к мусульманству. Эльбрус и Казбек – это природные символы одинокого величия и красоты. И это наверняка роднило с горными вершинами душу поэта. Его недолгая жизнь на Кавказе была полна смертельных опасностей, которых он искал, и воли, немыслимой в светской среде времён Николая I.

Отчаянно отважный Лермонтов, удивляется лектор, в дикарском упоении кроваво рубится с чеченцами и он же в стихотворении «Валерик» предавался печально философическим размышлениям о губительном безрассудстве людей. И в этом опытный литератор наивно усматривает якобы редкостную раздвоенность Лермонтовской натуры. Неужели ему неведомо, что многие люди, испытав те или иные переживания, могут затем осознать их и осмыслить?! Именно такая последовательность не только естественна, но и просто неизбежна. И что тут особенного?!

Похоже, Дмитрию Быкову очень хочется представить Лермонтова более необычным и странным, чем он был на самом деле. Зачем это делать? Ведь необычного в личности поэта и без домыслов хватало сверх всякой меры.

На этом я прекращаю полемику.

О своеобразии лермонтовского «романа»

Один из высочайших гениев человечества, Лермонтов был, остаётся и скорее всего останется поэтом для единиц в силу своей далеко не разгаданной странной природы, которая ощутимо выделяет его даже из великой когорты классиков.

Пытаюсь и я хотя бы отчасти понять эту загадочную натуру.

Начну с некоторых соображений о прозе поэта

По моему мнению, «Герой нашего времени» называют романом только по устоявшейся более чем столетней привычке. Настолько велика сила инерции! Давно пора её отринуть и осознать жанровую и композиционную уникальность этого якобы романа. Перед нами целостная мозаика, составленная из малоформатных произведений, разных по жанру.

«Бэлла» – это скорее всего рассказ, «Тамань» и «Фаталист» – явные новеллы, а «Княжна Мери», разумеется, литературный дневник. В них предстаёт перед читателем с разных сторон один и то же герой. Он словно увиден «фасеточными глазами» – такой удивительно точный образ есть в лекции Дмитрия Быкова. У каждой из составных частей «романа» своя, отличная от других музыка. Автор здесь подобен композитору-симфонисту.

«Герой нашего времени» – проза воистину новаторская и по форме, и по содержанию.

До Лермонтова в нашей литературе никто не заглядывал в такие недра и тайники человеческой души, никто настолько тонко не разбирался в её сложностях и хитросплетениях. Герой во многом подобен автору.

Оба поразили читающую публику. Насколько похож «лишний» Печорин на «лишнего» Онегина? Неприкаянный кавказский скиталец по натуре своей намного сложнее завсегдатая столичных салонов. Столь глубокого самопонимания Онегину не дано.

Дневник Печорина

Это, по сути, образцово откровенная исповедь, но исповедь без раскаяния.

Напомню о важнейшей особенности настоящей, то есть искренней исповеди. В ней человек не говорит о своих добродетелях, достижениях и заслугах. Он сосредотачивается на тех своих чертах, помыслах и поступках, которых он сам отнюдь не одобряет.

Необходимо заметить: полнота и глубина исповеди доступна лишь тем немногим, кому даровано самосознание и способность выразить в словах нелицеприятные наблюдения над самим собой.

Печорин в своём дневнике говорит о себе тоном спокойной констатации. Даже действуя, он остаётся сторонним наблюдателем. Мертвенный холод души, её безлюбость – вот что отделяет и отдаляет Григория Печорина от всех и каждого, кто встречается ему на пути.

Автор, будучи истинным художником, не даёт ему прямой характеристики, и предоставляет читателю только лишь возможность разглядеть суть своего героя в его поступках и признаниях.

Было бы крайне наивно думать, что Печорин – это псевдоним Лермонтова. Автор, конечно же, душевно богаче и выше сотворенного им героя. Но на страницах печоринского дневника Михаил Лермонтов, по сути, прикровенно исповедуется перед Богом даже в самых постыдных свойствах своей натуры.

Разве близкое к садизму утончённое издевательство Печорина над княжной Мери не является зеркальным отражением известной выходки Лермонтова по отношению к Екатерине Сушковой?! И подобная выходка была, увы, не единичной. В этом поступке есть нечто не по-мужски трусливое и по-женски коварное. К сожалению, такова низкая ипостась этого гения.

Эгоцентризм и честолюбие Лермонтова: корни и проявления

Владимир Соловьёв отмечает крайне малую дистанцию между Лермонтовым-человеком и Лермонтовым-поэтом. Первым среди дурных свойств он видит «сосредоточенность на самом себе». И в психологии, и в быту это называется эгоцентризмом. Прошу не отождествлять эгоцентризм с эгоизмом. Эгоист ещё хуже: он не только сосредотачивается на своей особе, но всячески печется о своём житейском благополучии и душевном уюте, как правило, за счёт окружающих. Эгоизм не был сколько-нибудь существенным ни у Печорина, ни у Лермонтова, искавших бурь, а не комфорта.

Откуда же берётся лермонтовский эгоцентризм?

Не претендуя на исчерпывающий ответ, я вижу два основных его источника. Один следует искать за пределами его индивидуальности. Это избалованность людьми и обстоятельствами. Другой – внутренний, изначально гнездится в душе и плоти человека. Это пережитые им природные изъяны и причинённые ими мучения. Мне представляется, что сказанное объясняет не всё, но многое в поведении и поступках такого нерадостного эгоцентриста как Лермонтов.

Известно, что бабушка с младенчества и до самой кончины внука баловала его сверх всякой меры. Будучи объектом стольких благ и такого внимания других, слабый смертный невольно сосредотачивается на своей особе. Тем более, что Лермонтов предчувствовал с ранних лет некий ещё не определившийся, но огромный дар, и стремление к чему-то великому.

Вторая, внутренняя причина зарождения и развития эгоцентризма более глубока по самому её определению – внутренняя. Чтобы понять её, напомню, как воздействует на любого из нас невыносимо острая зубная боль. Она гнездится в самом человеке и вынуждает сосредоточиться на ней, а значит, на самом себе. Она заполняет собой сознание, и у порабощённого болью бедолаги слабеет интерес и внимание к другим людям. Он становится тем более эгоцентричным, чем сильнее боль и до тех пор, пока ей не придёт конец. Это как минимум. А если мучения длятся всю жизнь?

У Лермонтова они длились вплоть до рокового выстрела. Лишившийся ещё в младенчестве материнской любви и ласки, он был беспощадно разлучён с любимым отцом, и это стало его пожизненным страданием.

А явно некрасивая, малоприятная внешность Лермонтова?! Она ведь тоже тяжкая пожизненная и очень болезненная кара, притом кара ни за какую-либо провинность. Это жестокое издевательство, в котором и обвинить-то некого. Мучительность такой потаённой боли усугублялась тем, что выпала она на долю человека крайне чувствительного и честолюбивого, сызмальства сознающего свою недюжинную одарённость.

Совсем недавно я узнал, почему Лермонтов всякий раз, так сказать, систематически, влюбившись и добившись полной взаимности от женщины, на самом пороге телесной близости резко, грубо и напрочь порывал с той или иной желанной красавицей.

В телепередаче прозвучал прозрачный намёк на то, что уже в самые юные годы у Мишеля обнаружился то ли анатомический, то ли физиологический изъян, исключавший навсегда возможность плотской связи с женщиной. От подобных танталовых мук завыл бы любой мужчина, не лишённый эротических влечений. Что же говорить о Лермонтове, который в детские десять лет испытал настоящую чувственную любовь к девятилетней девочке?!

И столь темпераментному мужчине судьба так и не дала познать конечную полноту взаимной любви!

Под тяжким гнётом таких потаённых пожизненных страданий разве что святой не сосредоточился бы на себе, а Михаил Юрьевич, отнюдь, не был святым. Надо обладать стальной волей и неодолимой силой призвания, чтобы устоять на ногах под непомерным грузом, лежавшим на душе поэта.

Лермонтов среди житейского моря

Сильная натура, он со своими комплексами и фрустрациями справлялся как настоящий боец. Он решил добиваться побед и стать одним из лучших, если не лучшим на тех поприщах, где ему представлялась возможность. Малорослый и сутуловатый, Лермонтов стал отличным наездником, отличным фехтовальщиком, отважнейшим воином и настоящим завоевателем красавиц. Это яркий пример самосозидания сильной личности.

Но, судя по некоторым фактам его биографии, в обыденной жизни великодушием и красотой поведения он редко блистал.

Похоже, именно комплекс сексуальной неполноценности толкал его к писанию похабно порнографических стихов.

Есть ли где-нибудь упоминания о его доброте? Где там! Мемуаристы пишут о его язвительности, злобности и коварстве в обращении с людьми.

А разрушенные жизни влюблённых в него дам?!

Лермонтов ухитрялся сочетать в себе и демона, и мелкого беса. Владимир Соловьёв напоминает, что юный Мишель, увы, не был чужд даже садизму. Однако, порой он выказывал высокое благородство. Известный тому пример – лермонтовский выстрел в воздух на дуэли с де Барантом.

А вот на дуэли с Мартыновым проявилось его истинно демоническое и в прямом смысле слова убийственное, а вернее, самоубийственное начало. Не надо забывать, что Лермонтов сам не один год заготавливал взрывчатку обид в душе завистливого приятеля. На дуэли с ним поэт первым стреляет в воздух. Казалось бы, что может быть благороднее?! Но Лермонтов тут же сопровождает свой достойный поступок словами: «Не стану я стрелять в этого дурака!»

И великодушие сразу же обернулось нестерпимым издевательством.

Прилюдное оскорбление стало последней каплей, переполнившей чашу терпения Мартынова. Давно копившийся порох в конце концов взорвался.

Нам никогда уже не узнать, что стояло за предсмертной репликой Лермонтова – то ли презрительная уверенность в долготерпении Мартынова, то ли, как в случае Вулича, жуткая игра фаталиста со смертью, то ли сокровенная тяга к уходу из мира сего.

Иноприродный, чужой духу и нравам николаевского режима, не в силах вырваться из его пут, поэт по сути враждовал с так называемым своим кругом и, плохо скрывая это, презирал его. Ему отвечали тем же. Это очевидная истина. И тут хотелось бы высказать горькое сожаление: в своём житейском заболоченном водоёме поэт мог бы вести себя более достойно.

Но есть и другая правда, которую мало кто видит: его борьба с собственными комплексами была воистину героической. Это надо сознавать, помнить и высоко ценить. И ещё одна реплика по этому поводу: я убеждён, Михаилу Юрьевичу был бы чужд любой политический режим, и этому иноприродному и вольнолюбивому человеку любая власть всегда отвечала бы неприятием и враждой.

Однако Лермонтов преобразил свои страдания в искусство и тем самым вышел за пределы своего эгоцентризма и возвысился над ним.

Русский Ницше?

Русского Ницше увидел в Лермонтове Владимир Соловьёв и назвал его «поэтом сверхчеловечества». Это определение повторил Дмитрий Мережковский в заглавии своего замечательного эссе.

Презрение к современникам? Эгоцентризм? Демонизм? Только поверхностный взгляд может узреть в этом ницшеанство до Ницше. Такое мнение – по самой сути ошибочно. Да, названные выше понятия можно отнести и к Лермонтову, и к Ницше, но при этом их содержание оказывается отнюдь не одинаковым. Налицо сходство слов – и явное несходство смыслов.

Воля к власти – вот ядро философии Ницше. Какой власти? Власти над толпой, власти над социумом. Это власть государя в понимании Макиавелли.

Это насилие одного волевого и хитроумного над массой подданных, не обладающих такой, как у него, стальной волей к власти и таким аморальным хитроумием. Сверхчеловеку вовсе не интересна душа отдельного человека и его личность. А вот любого демона нисколько не интересует толпа, тем более толпа фанатиков. Демона и демониста интересует отдельный человек и прежде всего его душа, особенно душа личности.

Лермонтов-Печорин не идёт к женщине с палкой или кнутом. Он её обольщает и покоряет её душу, вовсе не прибегая к грубой силе.

Я вижу глубинную противоположность Лермонтова и Ницше, – и в жизни, и в творчестве.

Ницше, мыслитель сугубо безрелигиозный, ярый противник христианского мировоззрения. Весь пафос, все интересы немецкого философа никогда не выходят за пределы социума, за пределы земного.

А сокровенный пафос нашего поэта – устремлённость от земного к небесно божественному. Кто из поэтов и до, и после Лермонтова в стихах такой мощной и символической образности скорбно прозревал разрушительное начало в природе человека?!Что уж говорить о белокурой бестии?!

В противоположность Фридриху Ницше Михаил Лермонтов – натура глубинно религиозная. Такая натура светло преображается, когда «видит Бога в небесах».

Возвышение Лермонтова над самим собой

Разумеется, оно происходит в творчестве. Собственные душевные муки проницательного Лермонтова привели к такому широкому обобщению, какого прежде до него не сделал ни один поэт:

А жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая шутка!

На мой взгляд и к моей досаде, эпитет «глупая» снижает трагическую горечь этих строк. Но в любом случае перед нами первая в поэзии мысль о тотальной абсурдности жизнеустройства. Демон-Лермонтов с горечью видит, что на земле «нет ни истинного счастья, ни долговечной красоты».

Нередко читатели испытывают антипатию к поэту, узнав, что в обыденной личной жизни он был куда хуже, чем в своём творчестве. Да, общение с Лермонтовым, мягко выражаясь, далеко не всегда радовало его приятелей и знакомых. Это правда. Но достойный, а то и прекрасный образ автора в его произведении – это тоже правда. Как тут не вспомнить Пушкина:

«Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
………………………………….
Среди детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

К сожалению, не каждый читатель способен осознать бесплотную ментальную реальность высоких устремлений, снов и фантазий творца, воплощенных в его искусстве.

Так, автор, некогда кропавший грязные стихи на потребу приятелям, создаёт привлекательно чистые образы Бэллы, Нины, Тамары. Разве не чувствуется, что Лермонтову они по душе, что он им сопереживает?!

Здесь не увидишь и тени лермонтовского садизма. И разве не реально его чувство божественно прекрасного, которое явлено нам в его «Молитве»! Этот шедевр равновелик знаменитым молитвенным мелодиям Шуберта и Беллини.

Сопоставим лермонтовского Демона с демонами в искусстве и мифологии, а также с демонами, которых можно встретить в «житейской круговерти». Их стремление полностью исчерпывается разрушением отдельной человеческой души, искалеченностью чьей-то частной жизни. Это однолинейные последовательные демоны, не ведающие мучительной внутренней борьбы.

А Демон, герой одноименной поэмы, тоскует об утраченном рае

Сам космически холодный, он ищет человеческого тепла в женской любви, он жаждет причаститься к ангельской красоте Тамары. Можно сказать, она невольно соблазнила соблазнителя. Влюбленный Демон вовсе не хотел её погубить – он мечтал витать с ней вместе в небесных сферах. Но ему остаётся чуждой приземлённая и преходящая жизнь людей, среди которых оказалась Тамара, это воплощение безгреховной красоты.

Чтобы лучше понять лермонтовского Демона, необходимо сопоставить его с врубелевским и увидеть коренное различие их сути. Врубелевский «Демон сидящий» прекрасен и могуч, как образы Микель-Анджело, но он вполне земной. В нём нет и намёка на горний полёт, в нём не увидишь ни любви, ни сожалений. В «Демоне поверженном» есть только поверженная, но неколебимая гордыня.

Сам автор поэмы, по свидетельству мемуаристов, испытал и настоящую любовь, и настоящую дружбу. И то, и другое – проломы в стене его эгоцентризма. Даже соблазняя без любви, эгоцентрист поневоле хотя бы на какое-то время выходит за пределы собственного «я»: тут без интереса и внимания к другому «я» не обойтись.

Но по-настоящему Лермонтов преодолевал эгоцентризм только в своём творчестве – благодаря огромной силе своей эмпатии. Вот он переселяется в душу простого солдата, участника Бородинского сражения, а вот, что уж совсем удивительно, в душу, отдалённую от поэта несколькими столетиями, несколькими разными историческими эпохами, – в душу молодого купца Калашникова, современника и жертвы Ивана Грозного. В таких шедеврах как «Бородино» и «Песня о купце Калашникове» Лермонтов переселяется не только в души своих героев, нои в самый дух их времени, в дух и стиль русского фольклора. Перед нами чудо исторического ясновидения.

От неизбежной и преходящей житейской суеты неутолённая, болезненно отравленная душа поэта устремляется ввысь, к вечным небесам, не подвластным ничему земному.

Незабываемые строки «На воздушном океане» – это единственная по своей дивной красоте музыка горних сфер, выраженная в словах.

Для меня – и только ли для меня? – итог внутренней жизни и апогей творчества Лермонтова – это его предсмертное стихотворение «Выхожу один я на дорогу». В мировой поэзии я не вижу равных ему по непостижимой глубине и нездешней высоте души, по его экзистенциальной значимости.

Здесь горестная одинокость человека среди необозримой бесчувственной Вселенной преображается в потаённую мечту о блаженной полноте бытия, бытия вечного и безграничного.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>